Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]
Я слышу жужжание мотора, остановка, снова жужжание. Минуты проходят. Ни слова. Мы ждем. Старик не издает ни звука.
Мы вопросительно смотрим друг на друга.
— Что-то не так? — бормочет помощник на посту управления.
Наконец Командир нарушает тишину:
— Срочное погружение! Как можно глубже! Все на нос!
Я повторяю приказ. Акустик передает его дальше. Я слышу, как он отзвуками эха доносится из хвостовой части лодки. В напряженном волнении команда мчится через пост управления в носовой отсек.
Появляются подошвы морских сапог командира. Он медленно спускается на пост управления. Все уставились на его лицо. Но он лишь саркастически улыбается и отдает команду:
— Оба мотора — малый вперед! Курс — шестьдесят градусов!
Наконец он успокаивает нас:
— Корвет лежит в шестиста метрах от нас. Стоит неподвижно, насколько я понял. Засаду устроили, сволочи.
Командир склоняется над картой. Спустя некоторое время он поворачивается ко мне:
— Проклятые маньяки! Осторожность никогда не бывает лишней. Так что сейчас мы спокойно поползем своим путем в западном направлении.
И, обращаясь к штурману:
— Когда начнет смеркаться?
— В 18.30, господин каплей.
— Хорошо. Пока побудем внизу.
Похоже, непосредственная опасность нам больше не угрожает; во всяком случае, командир говорит в полный голос. Раздув ноздри, он глубоко делает глубокий вдох, выпячивает грудь колесом, задерживает дыхание и, поворачивая голову, поочередно кивает нам.
— Поле битвы, — произносит он, многозначительно обозревая разбившееся стекло, разбросанные на полу дождевики и перевернутые ведра.
Мне вспоминаются рисунки Дикса: лошади валяются на спине, их животы разворочены, как днище взорванного корабля, все четыре ноги, как палки, торчат в небо, тела солдат засосала грязь траншеи, их зубы оскалены в последней безумной улыбке. Мы здесь, на борту, едва избежали гибели. Правда, вокруг нет ни переплетенных кишок, ни обуглившихся конечностей, ни разорванной на куски плоти, чья кровь сочится с полотна. Всего лишь несколько осколков стекла, поврежденные манометры, пролитая банка сгущенного молока, две сорванные со стены прохода картины — единственные напоминания о битве. Появляется стюард, с отвращением смотрит на осколки и начинает прибираться. К сожалению, фотография командующего подводным флотом не пострадала.
Но зато много повреждений в машинном отделении. Шеф оглашает длинный перечень технических неполадок. Старик терпеливо кивает.
— Сделайте так, чтобы она могла исправно двигаться. У меня такое ощущение, что мы еще вскоре понадобимся, — и затем добавляет, обращаясь ко мне. — Пора перекусить. Я голоден, как волк!
Он снимает с головы фуражку и вешает ее на стену поверх дождевиков.
— Яичница [52], похоже, подостыла, — замечает с усмешкой второй вахтенный офицер.
— Эй, кок, поджарьте еще яичницы, — кричит командир в сторону кормы.
Я не могу прийти в себя. Мы все еще здесь или мне это только грезится? У меня в ушах стоит звон, как будто кто-то проигрывает в моей голове звукозапись взрывов глубинных бомб. Я все никак не могу поверить, что мы счастливо отделались. Я сижу и молча трясу головой, надеясь прогнать видения и звуки, неотрывно преследующие меня.
И часа не прошло с того момента, как разорвалась последняя бомба, а радист уже ставит пластинку на патефон. Голос Марлен Дитрих успокаивает:
Спрячь свои деньги,
Ты можешь заплатить потом…
Эта запись — из личной коллекции Старика.
В 19.00 командир объявляет по системе оповещения приказ всплыть. Ухватившись руками за края, в люк влетает шеф, чтобы дать необходимые указания операторам рулей глубины. Вахтенные на мостике влезают в свои резиновые доспехи, выстраиваются под люком боевой рубки и поправляют свои бинокли.
— Шестьдесят метров — пятьдесят метров — лодка быстро поднимается! — докладывает шеф.
Когда стрелка манометра подходит к тридцати, командир приказывает акустику прослушать, что происходит вокруг. Никто не издает ни звука. Я едва осмеливаюсь дышать. Вокруг лодки все спокойно.
Командир взбирается по трапу. По звуку поворотного механизма я понял, что лодка оказалась на перископной глубине, и командир совершает им полный оборот.
Мы напряженно ожидаем: ничего!
— Всплытие!
Сжатый воздух со свистом врывается в емкости погружения. Командир убирает перископ. Спустя некоторое время раздается щелчок, свидетельствующий, что тот вернулся на свое место. И лишь тогда лицо командира отрывается от резинового раструба окуляра.
— Боевая рубка чиста! — рапортует шеф наверх, после чего приказывает. — Выровнять давление!
Первый вахтенный офицер поворачивает маховик люка, и тот отскакивает с хлопком, наподобие того, с которым вылетает пробка из бутылки шампанского. Давление не успели окончательно выровнять. В лодку проникает свежий воздух, холодный и влажный. Я жадно пью его. Это дар — и я в полной мере наслаждаюсь им, наполняя им свои легкие, ощущая его вкус своим языком. Лодка качается и подпрыгивает.
— Приготовиться к продувке цистерн! Приготовиться к вентиляции! Машинному отделению быть готовым к погружению!
Шеф согласно кивает головой. Командир не теряет бдительность, он не хочет рисковать.
В проеме люка виднеется темное небо, на котором разбросаны несколько звездочек — мерцающие крохотные фонарики, качающиеся на ветру.
— Приготовить левый дизель!
— Левый дизель готов!
Лодка дрейфует, покачиваясь. В проеме люка туда — сюда двигаются сверкающие звезды.
— Левый дизель — малый вперед!
По корпусу лодки пробегает дрожь. Дизель запущен.
Командир призывает вахтенных и штурмана на мостик.
— Надо отправить радиограмму! — произносит кто-то.
Штурман уже спускается обратно. Заглянув ему через плечо, я не могу удержаться от усмешки: текст, записанный им, почти полностью совпадает с тем, который я и ожидал увидеть.
Он не понимает, почему я улыбаюсь, и смотрит на меня с недоумением.
— Лаконичный стиль, — поясняю я. Но он, похоже, так и не понял, что я имел ввиду. Он проходит дальше, в направлении радиорубки, и я вижу, как он покачивает головой.
— Разрешите подняться на мостик?
— Jawohl! — и я поднимаюсь наверх.
Занавес облаков разошелся, открыв луну. Море блестит и сверкает там, где ее лучи падают на поверхность воды. Занавес закрывается, и теперь нам продолжают светить лишь несколько разбредшихся по небосклону звезд да сама вода. Пена в кильватере лодки излучает волшебный зеленый фосфоресцирующий свет. Волны перекатываются через нос лодки с шипением воды, вылитой на горячую чугунную плиту. Единственное отличие в том, что это шипение постоянно сопровождается монотонным басовитым гулом. В этом момент набегает большая волна и ударяет в борт лодки, который подобно гонгу издает тяжелый, объемный звук: Бомм — бомм — тшш — йуммм!
Лодка как будто не по воде плывет, а скользит по тонкой пленке, отделяющей глубины от небес — бездна наверху, бездна внизу; и в обеих скрывается несчетное множество темных преданий. Мысли растекаются — путаные, они не в силах сконцентрироваться на одном предмете: Мы спасены. Путники, нашедшие дорогу домой, вернувшиеся с пути, ведущего в Аид. [53]
— Все равно хорошо, что у этого пруда есть глубина! — произносит командир у меня за спиной.
Я сижу за столом. Завтракаем. Из каюты долетают фрагменты разговора. Судя по голосу, это Йоганн. Похоже, он дошел до середины истории:
— …единственное, что там оказалось — это кухонная плита. Боже мой, ну и переполоху было! Ничего нельзя было достать. Даже знаки различия подводника на моем кителе не помогли. Слава богу, хоть с кухонным шкафом не было проблем. Мой шурин служит тюремным надзирателем. Там ему и сделали шкаф… Само собой, детской коляски тоже нет! Я тут же заявил Гертруде: «Неужели ты в наше время не сможешь обойтись без коляски? Негритянки всюду таскают с собой детей, примотав их себе платками!» Нам не хватает торшера, чтобы обставить нашу маленькую гостиную. Но на него и старик может раскошелиться… Гертруда уже раздалась, как дом. Шесть месяцев, как-никак! Хотел бы я знать, сможем ли мы въехать в наш собственный дом, когда настанет время… Нет — никаких ковров — да и кому они нужны? К тому же их можно заполучить только по наследству. Ковры может взять на себя другой мой шурин, он декоратор. Сам он предпочитает называть себя — художник по интерьерам. Как я всегда говорю: «Если только дом еще стоит!» Они делают по восемь налетов в неделю!
— Ладно, еще один поход, а потом — на учебные курсы, — говорит кто-то успокаивающим тоном. Это боцман.
— Мы покрасим стол белой краской и спрячем газометр в аккуратный небольшой ящичек.
— Докеры сделают его тебе. Ты запросто сможешь вынести его. В конце концов, это не самая громоздкая вещь на земле, — это, должно быть, штурман.
